Кто заложил основы кибернетики

Кто заложил основы кибернетики?

Википедия Значение слова в словаре Википедия
«Винер» — австрийский клуб по хоккею с шайбой из Вены . Основан в 2000 году .

Энциклопедический словарь, 1998 г. Значение слова в словаре Энциклопедический словарь, 1998 г.
ВИНЕР (Wiener) Норберт (1894-1964) американский ученый. В труде «Кибернетика» сформулировал основные положения кибернетики. Труды по математическому анализу, теории вероятностей, электрическим сетям и вычислительной технике.

Примеры употребления слова винер в литературе.

Поймите, без того, что осталось у Эгона Шверера, Винер не сможет справиться со своею частью задачи, что бы ни сулили ему янки!

Несмотря на то, что деньги были теперь последним, на недостаток чего мог бы жаловаться Винер, его страсть к дешевой покупке редкостей искусства сохранилась в полной силе.

Чтобы рыскать по складам комиссионеров и по частным адресам немногих уцелевших коллекций, Винер находил время даже среди всех своих многочисленных дел.

Против каждого из них значилась цена, по которой оно было куплено, и рядом с нею сумма, за которую Винер мог его продать.

Да, Винер был одним из пальцев этой очень длинной и очень грязной руки, пытавшейся залезть в душу и в карман немецкого народа!

Но вы должны признать, дорогой мой Шверер, — фамильярно проговорил Винер, — что именно открытия и изобретения становятся основными элементами тактики.

Основы кибертехнологий: кто был основоположником кибернетики

Кибернетика — молодое направление в науке, появившееся в середине XX века. Несмотря на свой возраст, с развитием информационных технологий оно стало одним из самых перспективных и востребованных. Сегодня методы этой дисциплины применяются в экономике, социологии и других сферах. Кто был в рядах основателей этой науки, кому современное общество обязано ее появлением и развитием?…

Немного истории

Термин «кибернетика» в научный оборот ввел французский физик Ампер в 30-х годах XIX века. Согласно определению Ампера, она является наукой об эффективном управлении государством, главная цель которого — обеспечение потребностей его жителей.

Кибернетика как наука зародилась в 1940-е. Она объединила теоретические знания и исследования из нескольких областей:

• машиностроения,
• систем управления,
• логического моделирования,
• теории электрических цепей,
• биологии,
• неврологии.

Несмотря на то, что первым определение дал Ампер, он не тот, кто заложил основы кибернетики. Основателем научного течения считается Норберт Винер, ученый из США. История кибернетики в современном понимании началась в 1948 году, когда была издана работа Винера под одноименным названием, ставшая фундаментом для нового направления в науке.

Вычислительные машины середины XX века отличались низким быстродействием. Норберт Винер, в сферу интересов и исследований которого входили эти машины, сформировал в своем труде общий список требований к ним.

Ученый довольно точно спрогнозировал, как будет развиваться вычислительная техника. В частности, основоположником кибернетики был предсказан переход от десятичной системы к двоичной в вычислительных устройствах.

Он считал это необходимым шагом для увеличения быстродействия ЭВМ, так как двоичная система является более экономичной. Также Норберт Винер настаивал на том, что машины должны быть способны к самообучению и, как следствие, к самостоятельному исправлению допущенных ошибок.

Помимо работы Винера, базовыми для нового научного направления стали труды Уильяма Росса Эшби, Уоррена Мак-Каллока и Уильяма Уолтера. Эти ученые наравне с Винером были теми, кто заложил основы кибернетики.

Современное понимание науки

Впервые термин «кибернетика» в научном контексте был использован в трудах древнегреческих ученых. Под этим словом они понимали искусство чиновника, управляющего городом. Однако ни это определение, ни определение Андре-Мари Ампера, упомянутое выше, не отражает современные представления о ней. В XX веке термин был переосмыслен учеными, поспособствовавшими становлению нового научного направления. Например, Луи Куффиньяль называл ее искусством обеспечения эффективности действия, а Стаффорд Вир — наукой о правильном управлении в какой-либо совокупности.

Важно! Ученые до сих пор спорят о том, что такое кибернетика. Среди них нет согласия в том, какое определение их науки — наиболее правильное и точное. Самым известным является вариант, предложенный Норбертом Винером.

Согласно Винеру, это наука, которая занимается изучением общих закономерностей работы с информацией в сложных системах управления. Она рассматривает четыре основные операции с информацией:

• получение,
• передача,
• хранение,
• модификация.

Кибернетика как наука, зародившаяся на стыке междисциплинарных исследований, нашла обширное применение и в точных видах познания, и в социальной сфере.

Объекты изучения

Эта наука изучает всевозможные управляемые системы, используя понятия кибернетической системы и кибернетического подхода.

Кибернетический подход

Кибернетический подход состоит в замене исходной системы управления изоморфной моделью и дальнейшем изучении этой модели. Чтобы реализовать подход, применяется один из двух методов моделирования: компьютерное или имитационное. Оба метода подразумевают использование принципа «черного ящика». Экспериментатор моделирует внешнюю деятельность рассматриваемой системы, а ее структура, воспроизводящая поведенческие характеристики, остается скрытой.

Кибернетический подход позволяет исследовать несколько видов информационных моделей, отличающихся по запросам:

• ответная реакция системы на воздействие внешних факторов,
• оптимизация характеристик системы относительно функции ценности,
• адаптивное управление,
• прогноз динамики системного преобразования.

Информационная система

Кибернетическая система

Кибернетическая система представляет собой множество взаимосвязанных элементов, способных к приему, обработке, запоминанию и обмену информацией. Основные свойства подобных систем: адаптация, самоорганизация и самообучение с использованием накопленного опыта.

Кибернетика в целом рассматривает любые управляемые системы в абстрактной форме, не учитывая их материальную природу, поэтому системой может являться как вычислительная машина, так и общество либо его отдельные группы.

Направления

Кибернетические методы применяются во многих отраслях:

• Биология. В рамках биологической ветви этой науки исследуются кибернетические системы в организмах. Также ученые решают вопросы передачи генной информации между поколениями живых организмов. В широком смысле биологическая кибернетика занимается исследованием методов моделирования структур и поведения биологических систем.
• Медицина. Кибернетика в медицине помогает диагностировать заболевания при помощи вычислительной техники и используется для создания высокотехнологичных протезов.
• Экономика. Методы данной науки используют для анализа всей экономики и отдельных ее элементов как сложной системы при помощи экономико-математического моделирования.
• Инженерия. Кибернетика в инженерии применяется для анализа масштабных сбоев систем, вызванных мелкими и незначительными ошибками.
• Информатика. В информатике ее методы используют для анализа информации и управления вычислительной техникой.
• Психология. В психологии существует отдельное направление психологической кибернетики, в рамках которого изучается взаимодействие систем анализа, сфер сознания и бессознательного в ходе взаимодействия людей с различными системами, а также между собой. Кроме того, эта дисциплина значительно повлияла на развитие психологии труда и ее подвидов.

Особняком стоит направление чистой кибернетики, в рамках которого происходит понятийное изучение систем управления. Ее главная задача – обнаружение основных принципов таких систем.

Информационная система Внимание! Есть известная шутка про университет ядерной кибернетики, однако на данный момент не существует ни такого вуза, ни такого направления, как ядерная кибернетика.

Современные достижения и пути развития

Смена ориентиров

Конец XX века стал определяющим периодом для кибернетики как науки. В конце 60-х это направление лишилось поддержки со стороны научного сообщества и столкнулось с проблемой выбора дальнейшего пути развития. Возрождение произошло в 70-х годах, когда биологи занялись разработкой новой кибернетической концепции, применимой для природных организаций и систем, не изобретенных человеком. История кибернетики получила новое направление для развития.

В 1980-х появилась «новая кибернетика», которая изучала взаимодействие политических подгрупп и элементов, создающих структуру политического сообщества. Была выработана новая концепция информации — ее стали рассматривать как нечто, созданное человеком в процессе взаимодействия с окружающей средой. Одной из главных задач новой кибернетики стало разрешение противоречия между микро- и макроанализом. Акцент с управляемой сместился к управляющей системе, а также к межсистемным связям.

Кибертехнологии

Говоря о практических достижениях, нужно отметить появление отдельного направления, которое связано с разработкой и созданием кибернетических организмов. Главным образом кибертехнологии позволили совершить прорыв в медицине и улучшить жизнь людей с тяжелыми травмами и заболеваниями.

Важным этапом в этой сфере стало изобретение и повсеместное применение кохлеарных имплантатов — они позволяют улучшить восприятие звуков у слабослышащих людей. Существуют и глазные электронные имплантаты, но пока что они менее распространены из-за сложности производства и вживления пациентам.

Также кибертехнологии позволили создать бионические протезы — искусственные руки и ноги, принимающие и откликающиеся на сигналы нервной системы, успешно имплантируют пациентам с ампутированными конечностями.

Интересных результатов в нулевые годы добились американские ученые, которые создали управляемых жуков, подключив электроды к нервным узлам насекомых. Таким образом им удалось контролировать полет одного из жуков в течение получаса.

Следующая цель ученых — создание искусственного сердца, которое можно будет использовать в качестве имплантата. В 2011 году врачам удалось вживить подобное сердце пациенту, но после этого он прожил всего месяц. Исследования продолжаются, и ученые полагают, что в будущем достижения в области кибернетики позволят им создать полноценную замену любому человеческому органу.

Норберт Винер: рассеянный отец кибернетики

Винер был тем самым человеком, который ввел современное значение слова «feedback» («обратная связь»), изобретая кибернетику, а кибернетика, в свою очередь, дала жизнь таким революционным понятиям как искусственный интеллект, компьютерное зрение, робототехника, нейрология (в ключе нейросетей) и многим другим.

Но, несмотря на колоссальные достижения на научном поприще, Винер гораздо сильнее запомнился современникам своими необычными личностными качествами. Согласно его биографии, этот великий человек провел 30 лет «блуждая по коридорам MIT утиной походкой». Без сомнения, он был одним из самых рассеянных ученых-математиков в мире.

Примечание. Перевод статьи содержит малозначительные сокращения, которые были произведены с целью сделать материал более интересным и удобным для восприятия. В частности, убраны повторы некоторых фактов и сугубо научные фрагменты. С полным статьи текстом на английском языке вы можете ознакомиться по ссылке на оригинал.

Ранние годы (1894-1909)

Норберт Винер в возрасте семи лет, 1901 год

Норберт Винер родился в 1894 году в штате Миссури, в еврейской семье. Его отец, Лео Винер, к моменту рождения сына уже был достаточно известным ученым историком-языковедом. В 1880 году он закончил университет в Варшаве, а затем берлинский Университет Фридриха Вильгельма. Будучи полиглотом, отец Норберта свободно владел несколькими языками. Как пишет в своей автобиографии «Ex Prodigy» сам Норберт, мультилингвизм во времена детства его отца был едва ли не традицией:

Однако его отец возвел эту традицию в абсолют. К десяти годам Лео уже без проблем мог изъясняться на дюжине языков. В течение своей жизни он освоил порядка 34 языков, включая гэльский, различные индейские диалекты и даже язык африканской группы народов Банту.

Лео и Берта Винеры

Со своей женой и матерью Норберта Лео познакомился, работая учителем в Канзас Сити. В 1883 он сделал ей предложение. Как вспоминают жители городка, в котором поселилась пара, Берта была «невысокой, миловидной женщиной, […] практичной, общительной и хозяйственной». Они поженились в 1893 году, всего за год до рождения Норберта. Имя сыну было дано в честь главного героя драматической поэмы Роберта Браунинга «На балконе».

Одаренный мальчик

Девятилетний Норберт Винер

Мать Норберта с самого раннего возраста читала ему книги. А к трем годам Норберт уже сам мог читать для нее вслух. Лео, к тому моменту ставший профессором в Гарварде, начал понемногу обучать его предметам из своей области. Юный Норберт очень любил научные книги и в качестве подарка на третий день рождения получил копию «Естественной истории» Вуда, которую буквально проглотил всего за несколько дней.
Обучение под руководством отца началось еще в дошкольном возрасте. Как вспоминал потом Норберт, его уроки состояли преимущественно из неформальных лекций по профилю отца (то есть языки и литература), включая греческих и римских классиков, любимых немецких поэтов Лео и трудов философов, таких как Дарвин и Хаксли. На минуточку, Норберту еще не было даже шести лет от роду!
Несмотря на то, что его сын был чрезвычайно одарен, Лео был требовательным учителем и сразу же задал высокую планку. Когда Норберт ошибался, отец тут же становился «невероятно критичен и суров». Вот что он пишет в своей автобиографии:

Несмотря на совсем юный возраст и физическую незрелость, к семи годам отец отдал Норберта на обучение в прогрессивную школу Пибоди (Кембридж, Массачусетс). Без оглядки на возраст он поступил сразу в третий класс, а вскоре был переведен в четвертый, но возникли кое-какие проблемы. Его навыки чтения были безупречны, но, как ни парадоксально, интерес к математике стал угасать. Понимая, что это — следствие того, что Норберту скучно зубрить упражнения, Лео незамедлительно забрал его из школы и в течение еще трех лет продолжал свой «радикальный эксперимент по домашнему обучению».

Самый выдающийся мальчик в мире (1906)

Обложка New York World

Впервые мир узнал о Норберте Винере 7 октября 1906 года, когда портрет мальчика-гения оказался на первой полосе New York World под заголовком «Самый выдающийся мальчик в мире». В статью вошли интервью с Норбертом и его отцом, поданные в тоне явного одобрения нетрадиционного подхода Лео к раннему детскому развитию:

Отношения между Норбертом и Лео

Именно так все и было: отец Лео трубил во все концы о своих идеях в области образования: помимо статьи в New York World, он писал в Boston Evening Record, Американский журнал по педиатрии и American Magazine. Лео Винер даже «не скрывал, что намеренно выращивает из Норберта и его сестер гениев.

Слева — Лео Винер, справа — посвящение Норберта своему отцу бестселлера «Человеческое использование человеческих существ»

Более того, собственные сочинения Норберта дают понять, что на него негативно повлияли заявления отца:

Образование (1903-1913)

После выпуска в 1906 году отец «решил [. ] отправить его в Колледж Тафтса, чтобы не подвергать его рискованной нагрузке вступительных экзаменов в Гарвард». Норберт, которому на тот момент было 12, прилежно слушался отца.

Университет Тафтса (1906–1909)

Он закончил Тафтс с отличием и получил степень бакалавра в 1909 году, когда ему было 14 лет.

Выпускные фотографии из Колледжа Тафтса в 1909 году и Гарвардского университета в 1913 году

Гарвардский университет (1909–1913)

Винеру предложили стипендию в Sage School of Philosophy в Корнеллском университете и перевели туда в 1910 году. Однако после этого «черного года», в течение которого он чувствовал себя неуверенно и неуместно, он вернулся в Гарвардский университет. Изначально он собирался работать с философом Джосайей Ройсом (1855–1916) для получения степени доктора философии в математической логике, но из-за болезни последнего Винеру пришлось обратиться к своему бывшему профессору из Колледжа Тафтса, Карлу Шмидту. Шмидт, как позже писал Винер, был тогда «молодым человеком, жадно интересовавшимся математической логикой». Именно он вдохновил Винера провести сравнение реляционной алгебры Эрнста Шредера (1841–1902) и Principia Mathematica Рассела и Уайтхеда.
Его диссертация по философии, в высшей степени математическая, была посвящена формальной логике. Ключевые результаты были опубликованы в следующем 1914 году в статье «Упрощение в логике отношений» в трудах Кембриджского философского общества. На следующую осень Винер отправился в Европу для постдокторской работы в надежде, что в конечном итоге он сможет занять постоянную должность на факультете одного из самых известных университетов Америки.

Постдокторская работа (1913-1915)

Вслед за защитой докторской диссертации и выпуском из Гарварда восемнадцатилетний Винер был удостоен престижной возможности в течение года учиться за рубежом. Он выбрал британский Кембридж.

Кембриджский университет (1913-1914)

В свою очередь, впечатление Рассела о Винере, ну или по крайней мере то, что он демонстрировал, кажется весьма симметричным. «Очевидно, что молодой Винер не воспринимает информацию не занимается философией так, как это предписывает титан Тринити.»

Выдержка из письма Норберта Винера Лео Винеру (1913):

В частности, Винер выражал Харди благодарность за то, что тот познакомил его с интегралом Лебега, который «привел меня прямиком к главному достижению моей только начинающейся карьеры».

Геттингенский университет (1914)

Приобретя еще одну порцию опыта, в 1914 Винер продолжил учиться уже в Геттингенском университете. Он прибыл туда весной, сделав лишь краткую остановку в Мюнхене, чтобы встретиться с семьей. Отучится там он только один семестр, но этот период будет иметь решающее значение для всего его дальнейшего развития в качестве математика. Винер принимается за изучение дифференциальных уравнений под руководством Дэвида Гильберта (1862–1943), возможно, самого выдающегося математика своей эпохи, которого Винер позже назовет «по-настоящему вселенским гением математики».
Винер оставался в Геттингене до начала Первой мировой войны, до июня 1914 года, а затем решил вернуться в Кембридж и продолжить изучение философии с Расселом.

Карьера (с 1915 года)

Математики на Абердинском полигоне, 1918 год

Опыт на испытательном полигоне, как пишет Дайсон, преобразил Винера. До приезда он был 24-летним математическим вундеркиндом, которого отговаривали от математики из-за неудачного опыта его преподавательской работы в Гарварде. Назад он вернулся воодушевленный тем, как всё, чему он научился, можно применить в решении настоящих мировых проблем:

Математика (с 1914 года)

В обширном списке опубликованных работ первые две статьи Винера о математике (на текущий момент вторая утрачена) появились в семнадцатом выпуске Трудов Кембриджского философского общества от 1914 года:

• Wiener, N. (1914). “A Simplification of the Logic of Relations”. Proceedings of the Cambridge Philosophical Society 17, pp. 387–390.
• Wiener, N. (1914). “A Contribution to the Theory of Relative Position”. Proceedings of the Cambridge Philosophical Society 17, pp. 441–449.

За первые пять лет своей карьеры в Массачусетском технологическом институте он опубликовал 29 (!!) журнальных статей, заметок и сообщений в различных областях математики, подписанных одним автором. В их числе:

• Wiener, N. (1920). “A Set of Postulates for Fields”. Transactions of the American Mathematical Society 21, pp. 237–246.
• Wiener, N. (1921). “A New Theory of Measurement: A Study in the Logic of Mathematics”. Proceedings of the London Mathematical Society, pp. 181–205.
• Wiener, N. (1922). “The Group of the Linear Continuum”. Proceedings of the London Mathematical Society, pp. 181–205.
• Wiener, N. (1921). “The Isomorphisms of Complex Algebra”. Bulletin of the American Mathematical Society 27, pp. 443–445.
• Wiener, N. (1923). “Discontinuous Boundary Conditions and the Dirichlet Problem”. Transactions of the American Mathematical Society, pp. 307–314.

Винеровский процесс (1920-23)

Винер впервые заинтересовался броуновским движением, когда учился в Кембридже у Рассела. Он и познакомил Винера с работами Альберта Эйнштейна. В своем труде 1905 года «Uber die von der molekularkinetischen Theorie der Wärme geforderte Bewegung von in Ruhended Flüssigkeiten suspendierten Teilchen» Эйнштейн смоделировал необычное движение частицы пыльцы под воздействием отдельных молекул воды. Это «необычное движение» впервые наблюдалось ботаником Робертом Броуном в 1827 году, но еще не было формально исследовано в математике.

Винер подошел к этому феномену с точки зрения того, что «было бы математически интересно разработать меру вероятности для наборов траекторий»:

Винер расширил формулировку броуновского движения Эйнштейна, чтобы описать эти траектории, и таким образом установил связь между мерой Лебега (систематический способ присвоения чисел подмножествам) и статистической механикой. То есть Винер предоставил математическую формулировку для описания одномерных кривых, оставленных броуновскими процессами. Его работа, которую теперь в его честь часто называют винеровским процессом, была опубликована в серии статей, разработанных в период между 1920 и 1923 годом:

• Wiener, N. (1920). “The Mean of a Functional of Arbitrary Elements”. Annals of Mathematics 22 (2), pp. 66–72.
• Wiener, N. (1921). “The Average of an Analytic Functional”. Proceedings of the National Academy of Sciences 7 (9), pp. 253–260.
• Wiener, N. (1921). “The Average of an Analytic Functional and the Brownian Movement”. Proceedings of the National Academy of Sciences 7 (10), pp. 294–298.
• Wiener, N. (1923). “Differential Space”. Journal of Mathematics and Physics 2, pp. 131–174.
• Wiener, N. (1924). “The Average Value of a Functional”. Proceedings of the London Mathematical Society 22, pp. 454–467.

Возвращение в Геттинген (1924–1926)

В силу особенностей своей работы в начале 1920-х каждым летом с 1924 по 1926 Винер возвращается в Геттинген, причем в последний год — в качестве лауреата стипендии Гуггенхайма. В разгар так называемого золотого века квантовой физики его пребывание в Геттингене совпадало с приездами фон Неймана (которого Винер знал лично и состоял с ним в переписке) и Дж. Роберта Оппенгеймера.

Летом 1925 года Винер читал в Геттингене группе математиков, как студентов, так и вольнослушателей, лекции о своей деятельности, а позже написал домой, что Гильберт сказал о его работе sehr schön («очень хорошая»). К концу пребывания Винера в университете глава математического факультета Ричард Курант (1888–1972) сказал ему, что если он вернется в следующем году, то получит должность приглашенного профессора.

Теорема Винера – Хинчина (1930)

Сразу после Геттингена Винер начал работать в сфере прикладной математики, а в 1930 году — над так называемыми автокорреляционными функциями, которые обеспечивают корреляцию между сигналом и задержанной копией этого сигнала в зависимости от задержки. Теорема Винера — Хинчина показывает, как автокорреляционная функция Rₓₓ (τ) связана со спектральной плотностью мощности Sₓₓ (f) через преобразование Фурье:

Результат был опубликован в том же году, и Винера повысили до доцента MIT:

• Wiener, N. (1930). “Generalized Harmonic Analysis”. Acta Mathematica. 55, pp. 117–258.

Тауберова теорема Винера (1932)

Несмотря на то, что к началу 30-х годов он уже всерьез занимался обработкой сигналов и первыми разработками в области электротехники, Винер продолжал публиковать статьи по чистой математике, включая работу по анализу пространств Лебега. Тауберова теорема Винера, опубликованная в 1932 году, обеспечивает необходимое и достаточное условие, при котором любая функция в L₁ или L₂ может быть аппроксимирована линейными комбинациями сдвигов данной функции.

Норберт Винер в своем кабинете в MIT

Теоремы Пэли — Винера (1934)

Винер руководил несколькими кандидатами наук. Один из них, Норман Левинсон (1912–1975), рассказывает о своем опыте сотрудничества с великим человеком:

Кибернетика (с 1947 года)

Итак, продолжает Винер, «это приводит к очень интересным математическим теориям. У меня нашлись некоторые идеи, доказавшие затем свою пользу». Он работал над этой проблемой с Джулианом Бигелоу (1913–2003).

Аудиозапись лекции Винера «Люди, машины и мир вокруг них» 1950 года, Винер начинает говорить в 13:30.

Фильтр Винера (1942)

Личность

Винер дает интервью Чарльзу Ромину для образовательного телешоу CBS

Вечер в честь Винера, 1961 год

Биографы Конвэй и Зигельман прослеживают попущение в сторону эксцентричности Винера еще во время его работы в Тринити-колледже в Кембридже, где он впервые «увидел вокруг себя величественный оплот высокого интеллекта и угасающей аристократии, возводящий эксцентричность в форму искусства». В отличие от Гарварда, в котором, по признанию Винера, «всегда ненавидели эксцентричность и индивидуальность», в Кембридже «эксцентричность так высоко ценилась, что даже те, кто на самом деле ею не обладал, вынуждены были создавать её, чтобы сохранить лицо». Это мнение поддержала и биограф Сильвия Назар, описывая жаркую атмосферу математического факультета MIT в 1950-х годах:

Депрессия

Личная жизнь

Норберт Винер играет в шахматы с дочерью Пегги

Родители Винера в 1926 году искусственно устроили брак Норберта с иммигранткой из Германии по имени Маргарет Энгеманн. Несмотря на это обстоятельство, пара оставалась вместе до конца своей жизни, и у них было двое детей: Барбара и Маргарет, которую дома звали «Пегги». Они жили в Кембридже, штат Массачусетс. Несмотря на неуверенность в себе, рассеянность и склонность к депрессии, Винер, по общему мнению, был хорошим отцом и отличным другом:

Вдова его аспиранта Нормана Левинсона рассказывала, как осенью 1933 года Винер организовал для Левинсона учебный год в Англии, чтобы тот, как и Норберт, изучал высшую математику вместе с Г. Х. Харди в Кембридже, и даже позаботился о его родителях, когда Левинсон уехал. Винер посещал родителей Левинсона, пока тот был в Англии, и старался подбадривать их. Как правило, он приходил к ним по субботах и беседовал с ними не о своих теоремах, а о приятных бытовых вещах, об Англии и о многом другом.

Норберт Винер с женой Маргарет, дочерьми Пегги и Барбарой и зятем Гордоном Райсбеком

Создание, возникновение науки кибернетики по Норберту Винеру ⁠ ⁠

В 1948 году Норберт Винер издал книгу: Кибернетика, или Управление и связь в животном и машине / Cybernetics: Or Control and Communication in the Animal and the Machine, где рассказал о создании новой науки.

«Обычно техническое проектирование считается скорее искусством, чем наукой. Сведя задачу такого рода к разысканию определённого минимума, мы поставили дело проектирования на более научную основу. Нам пришла мысль, что перед нами не изолированный случай и что существует целая область инженерной работы, в которой аналогичные задачи проектирования можно решать методами вариационного исчисления. Мы обратились к другим аналогичным задачам и решили их этими методами. Но тем самым мы сделали из проектирования систем связи статистическую науку, раздел статистической механики. И действительно, понятия статистической механики вторгаются во все отрасли науки уже более ста лет. […]

… наша работа затруднялась отсутствием единства в литературе, где эти задачи трактовались, и отсутствием общей терминологии или хотя бы единого названия для этой области. После продолжительного обсуждения мы пришли к выводу, что вся существующая терминология так или иначе слишком однобока и не может способствовать в надлежащей степени развитию этой области. По примеру других учёных, нам пришлось придумать хотя бы одно искусственное неогреческое выражение для устранения пробела. Было решено назвать всю теорию управления и связи в машинах и живых организмах кибернетикой, от греческого kybernetes — «кормчий». Выбирая этот термин, мы тем самым признавали, что первой значительной работой по механизмам с обратной связью была статья о регуляторах, опубликованная Кларком Максвеллом в 1868 г., и что слово «governor», которым Максвелл обозначал регулятор, происходит от латинского искажения слова kybernetes. Мы хотели также отметить, что судовые рулевые машины были действительно одними из самых первых хорошо разработанных устройств с обратной связью. Несмотря на то что термин «кибернетика» появился только летом 1947 г., мы сочли удобным использовать его в ссылках, относящихся к более ранним периодам развития этой области науки. Приблизительно с 1942 г. развитие кибернетики проходило по нескольким направлениям. Сначала идеи совместной статьи Бигелоу, Розенблюта и Винера были изложены д-ром Розенблютом на совещании, проведённом фондом Джосайи Мейси в Нью-Йорке в 1942 г. Совещание было посвящено проблемам центрального торможения в нервной системе. На совещании присутствовал д-р Уоррен Мак-Каллох из Медицинской школы Иллинойского университета, уже давно поддерживавший связь с д-ром Розенблютом и со мною и интересовавшийся изучением организации коры головного мозга.

Примерно в это же время на сцену выступает фактор, который неоднократно появляется в истории кибернетики, — влияние математической логики. Если бы мне пришлось выбирать в анналах истории наук святого — покровителя кибернетики, то я выбрал бы Лейбница. Философия Лейбница концентрируется вокруг двух основных идей, тесно связанных между собой: идеи универсальной символики и идеи логического исчисления. Из этих двух идей возникли современный математический анализ и современная символическая логика. И как в арифметическом исчислении была заложена возможность развития его механизации от абака и арифмометра до современных сверхбыстрых вычислительных машин, так в calculus ratio-cinator (латинское выражение: «Исчисление умозаключений» – Прим. И.Л. Викентьева) Лейбница содержится в зародыше machina rationatrix — думающая машина. Сам Лейбниц, подобно своему предшественнику Паскалю, интересовался созданием вычислительных машин в металле. Поэтому совсем неудивительно, что тот же самый умственный толчок, который привёл к развитию математической логики, одновременно привёл к гипотетической, или действительной, механизации процессов мышления.

Всякое математическое доказательство, за которым мы можем следить, выразимо конечным числом символов. Эти символы, правда, могут быть связаны с понятием бесконечности, но связь эта такова, что ее можно установить за конечное число шагов. Так, когда в случае математической индукции мы доказываем теорему, зависящую от параметра n, мы доказываем её сначала для n = 0 и затем устанавливаем, что случай, когда параметр имеет значение n + 1, вытекает из случая, когда параметр имеет значение n.Тем самым мы убеждаемся в правильности теоремы для всех положительных значений параметра n. Более того, число правил действия в нашем дедуктивном механизме должно быть конечным, даже если оно кажется неограниченным из-за ссылки на понятие бесконечности. Ведь и само понятие бесконечности выразимо в конечных терминах. Короче говоря, как номиналистам (Гильберт), так и интуиционистам (Вейль) стало совершенно очевидно, что развитие той или иной математико-логической теории подчиняется ограничениям того же рода, что и работа вычислительной машины. Как мы увидим позже, можно даже интерпретировать с этой точки зрения парадоксы Кантора и Рассела».

Норберт Винер, Кибернетика, или Управление и связь в животном и машине, в Сб.: Информационное общество, М., «Аст», 2004 г., с.61 и 64-65.

+ Ваши дополнительные возможности:

НАУЧНЫЕ ЗАДАЧИ — плейлист из 25-ти видео

Изображения в статье

Но́рберт Ви́нер — американский математик, один из основоположников кибернетики / CC BY-SA 2.0 de

Изображение Gerd Altmann с сайта Pixabay

662 поста 91 подписчик

На стыке кибернетики и математики возникает новая наука — кибениматика!

О киборгах и нейроинтерфейсах | Дискуссия | Научпоп⁠ ⁠

Дискуссия о киборгах и нейроинтерфейсах на Фестивале науки, технологий и искусства Geek Picniс в Краснодаре.

Участники:
— Алексей Шиков, инженер-конструктор компании «Моторика», занимающейся разработкой и изготовлением протезов верхних конечностей.
— Иван Гуменюк, врач-исследователь, научный сотрудник лаборатории занимающейся разработкой биотехнологий.
— Мария Фаликман, доктор психологических наук, доцент кафедры общей психологии факультета психологии МГУ им. М. В. Ломоносова.

Физик Кирилл Половников о популяризации науки | Научпоп⁠ ⁠

Зачем нужна популяризация науки (Научпоп)? Об этом рассказывает Кирилл Половников, физик, кандидат физико-математических наук, стипендиат фонда «Династия».

Ответ на пост «Почему подлинность лунных фотографий СССР никто не оспаривал. Хитрость советских инженеров»⁠ ⁠

автор: Игорь Борисович Лисочкин.

«ВОТ БУДЕТ СМЕХУ, ЕСЛИ ЭТА ШТУКА СРАБОТАЕТ…».

Опубликовано в газете «Санкт-Петербургские ведомости» от 10 апреля 1993 г.

Сколько живу, сколько пишу, не устаю удивляться человеческому богатству нашего города. Не просто много у нас хороших и умных людей.

Немало и таких, чей опыт, знания, пережитое просто неповторимы. А среди них – те, кто учитывая «режим» космоса и «оборонки», не мог ничего говорить на протяжении десятилетий, и интереснейшее «очевидное –невероятное» осталось тайной за семью печатями.

Год назад судьба столкнула меня с одним из основоположников «космического телевидения, лауреатом Ленинской и Государственной премий ПЕТРОМ ФЁДОРОВИЧЕМ БРАЦЛАВЦЕМ. Разговор был довольно широким по теме, но в нём Пётр Фёдорович неожиданно одарил меня сюжетом, который, посмеявшись вдоволь, я определил как «АМЕРИКАНСКИЕ ШАРИКИ».

В преддверии нынешнего Дня космонавтики я решил вернуться к этому сюжету, и мы встретились по моей просьбе вновь. Были вопросы, были ответы. В этой беседе интересовавшие меня «шарики» как-то отошли в сторону, потому что довелось услышать многое не менее интересное.

Впрочем, судите сами.

[Брацлавец рассказывает]:

Режим сугубой секретности, который окружал космические дела, и в котором мне пришлось прожить большую часть своей жизни, в конечном счёте, как я думаю, принёс больше вреда, чем пользы. Вспомните, как потрясла народ гибель космонавта Комарова… Потому что изображалось так, будто вся наша деятельность составляла цепь сплошных побед. А ведь жизнь есть жизнь…

Мы выходили в космос первыми, создавали то, чего ещё не было никогда, и ни на какие справочники и разведданные опереться не могли. Случались на этом пути радость и торжество, драмы и ошибки, свои неожиданности, несуразности и, если хотите, приключения… Иначе просто быть не могло!

Я пришёл в космонавтику естественным путём, сам того не ожидая. Демобилизовавшись после конца войны, обосновался в Ленинграде и в 1948 году начал работать в НИИ телевидения. Сказалась старая склонность к радиолюбительству. Был старшим техником. Одновременно заочно учился во Всесоюзном электротехническом институте связи.

Занимался я тогда телевизором КВН. Головную партию этих телевизоров («Кенигсон,

Варшавский, Николаевский»), ставших впоследствии очень популярными, массовыми, выпустил сам НИИ телевидения, первые 20 штук я в 1949 году сдавал комиссии в Москве. На следующий год закончил институт, стал инженером, а ещё через год привалила такая работа, которую нельзя не запомнить на всю жизнь.

Создавалась система противовоздушной обороны Москвы – С-25. От нас требовалось сконструировать и изготовить аппаратуру для передачи радиолокационной информации.

Причём, как нередко случается в конструкторских делах, возникла ситуация: «ЭТО НАДО БЫЛО ЕЩЁ ВЧЕРА».

Пошли большие словесные баталии на уровне министерств, технических советов и

руководства институтов. И, как ни крути, получалось так, что при максимальном напряжении сил для реализации проекта потребуется не менее трёх лет. А необходимо было всё сделать меньше, чем за год…

В конце концов в наш институт приехал заместитель министра и потребовал собрать

совещание исполнителей («БЕЗ НАЧАЛЬНИКОВ», на уровне заведующих лабораториями, не выше). Как видите, не вполне обычно. Собрались. Замминистра честно объяснил ситуацию и спросил: «Возьмётесь?…» Мы сидели, переглядывались, считали с конца: два месяца уйдёт на приёмку, три – на испытания… Сколько же останется на каждый из таких этапов, как проект, конструирование, настройка? Получалось – меньше месяца. Невероятно! Но мы — взялись.

Как трудились тогда разработчики, в каких условиях! Главным руководителем работ по С-25 был лично Лаврентий Павлович Берия. А он говаривал так: «Не посадить ли нам ДЛЯ ПОЛЬЗЫ ДЕЛА такого-то и такого-то конструктора?». И названные им лица действительно исчезали с горизонта. Ваш покорный слуга «для пользы дела» тоже должен был оказаться в тюрьме, поскольку имел неосторожность как-то заметить, что один из объектов С-25 поставлен явно не на месте. Спасла меня неожиданная смерть Сталина, и всё последующее…

Проблем финансирования не существовало. Поскольку всё оплачивалось «на аккорд», и при нормальной инженерной зарплате в 1600 рублей («старыми», конечно, до хрущевской реформы) получал 17 – 20 тысяч. Иными словами, если бы захотел, мог каждый месяц покупать себе новый автомобиль. И все-таки мы работали не за страх и не за деньги. Есть более важные вещи… Помню, как я не выходил из стен института целую неделю. Да еще заболел – температура 39… Ребята меня тогда сфотографировали: я сплю, положив голову на осциллограф. Потом этот снимок появился в нашей стенгазете. Мы решали задачу, считавшуюся неразрешимой. И решили. В декабре того же года наш комплекс И-400 уже работал на 116 объектах противовоздушной обороны Москвы.

Впрочем, к космонавтике формально это не имело никакого отношения. Под руководством главного конструктора Виталия Илларионовича Сардыко я занимался телеэкраном больших размеров (3 4 метра), под руководством главного конструктора Игоря Леонидовича Валика – системой воздушной разведки «Плутоний» Вообще-то у нас в институте существовал 20-й отдел

(руководил им только что упомянутый мной Виталий Илларионович), который помаленьку прорабатывал проблемы телевидения в космосе. Но ни у меня, ни у других молодых конструкторов это интереса не вызывало, поскольку мы полагали, что реально тут может быть что-то реализовано только в XXI веке.

Всё радикально перевернуло 4 октября 1957 года. Первый спутник, сообщение о запуске которого потрясло мир, «БИП-БИП», раздавшееся из космоса, получили в нашем институте особый, профессиональный резонанс. Стало ясно, что реальные разработки космического телевидения потребуются не в XXI веке, а немедленно. Образовали комиссию, которая начала рассматривать дела 20-го отдела, меня назначили её председателем. Но элементарных знаний проблемы все-таки не хватало, и я направился в Москву, к Мстиславу Всеволодовичу Келдышу, который был тогда вице-президентом Академии наук и директором Института Прикладной математики.

После запуска второго спутника к нам в НИИ телевидения, приехал Сергеи Павлович

КОРОЛЁВ. Кстати, увидел я его впервые, как и медаль лауреата Ленинской премии, которую он носил. Сергей Павлович посмотрел тот комплекс, который был разработан нами для авиаразведки, а потом совершенно конкретно сформулировал две задачи: первая – разработать аппаратуру, способную сфотографировать обратную, невидимую сторону Луны и передать изображение на Землю, вторая – создать систему для передачи с орбиты телевизионного изображения сначала животных (собачек), а потом и человека.

Напомню, что ракеты стартовали тогда только с Земли, стартов с промежуточных орбит ещё не было.

Способа коррекции полёта, систем торможения тоже пока не существовало. Пятнадцать минут работы двигателей ракеты должны были точно вывести станцию в район Луны, где под влиянием гравитационных сил вечного спутника Земли она перешла бы на необходимую орбиту, затем сфотографировала невидимую сторону Луны и при возвращении к Земле передала бы изображение на наземный пункт. Специалисты космической баллистики рассчитали, что даже при пользовании особой («подныривающей», «пертурбационной») траектории эта операция возможна один раз в году — в начале октября. Это и определило сроки работ.

Опять начались «дни и ночи». Энтузиазм был беспредельным. За четыре месяца мы

разработали аппаратуру «Енисей-1». Главным конструктором стал Игорь Леонидович Валик, я – его заместителем, ведущими инженерами Юрий Павлович Лагутин и Виктор Федорович Куверов. А вообще народу работало много, всех не перечислить….

В принципе, мы, телевизионщики, были готовы уже к октябрю 1958 года.

Но оказались не готовыми другие разработчики сложнейшего космического комплекса. Слишком тяжёлые проблемы перед ними встали. Пуск был перенесён на год. Мы же, не теряя времени, начали разрабатывать более совершенную аппаратуру «Енисей-2».

Параллельно – ещё более перспективную аппаратуру «Енисей-3» основанную на применении электронной трубки типа «видикон» и промежуточной магнитной записи. Но с ней, простите, «не успели к сроку», она в дальнейшем явилась прообразом для телевидения метеорологической разведки «Метеор».

Сейчас компактная, изящная бортовая фототелекамера, которую мы сделали тогда, стоит среди других экспонатов в музее нашего института. И мало кто может представить, какие страсти кипели в своё время вокруг неё. Спорили не только конструкторы, но и академики. Одни утверждали: «ПОЛУЧИТСЯ!» Другие категорически: «НЕ ПОЛУЧИТСЯ!»

Научные и технические советы походили на баталии. Доходило до того, что на совещаниях в министерстве мне приказывали «молчать и не выступать». Но в конечном счёте из этого «получится – не получится» всегда что-нибудь получалось.

С чем мы столкнулись.

Не влезая в технические подробности (да и вряд ли они окажутся кому-нибудь понятными, кроме специалистов) поясню, что для космоса обычные «земные» способы передачи оказались совершенно неприемлемыми. Для этого было бы необходимо поднять в космические дали источники энергии, которые в десятки раз превысили бы вес самой станции. Мы же располагали лишь несколькими килограммами… «Обычный» сигнал, полученный от такого источника, был бы настолько ничтожен, что полностью растворился бы в земных и космических шумах.

Следовало решительно сузить полосу частот, с замедлением, естественно, построчной передачи изображения. Основные положения этого направления в телевидении ещё в 1938 году сформулировал Семен Исидорович Катаев, который работал в нашем институте (именовавшемся тогда ещё НИИ-9), с передачей изображения по коротковолновому каналу. Для обычных, бытовых систем оно, конечно, никакого смысла не имеет, а вот для решения всякого рода специальных задач по передаче изображения «малокадровое» телевидение просто незаменимо.

И мы применили его. В системе И-400, о которой я говорил, передача одного кадра осуществлялась за 10 секунд, а в авиационном «Плутонии» – за 3 минуты. Для космического «Енисея» были разработаны два режима – кадр за 10 секунд, и для получения достаточно качественного изображения – за 30 минут. Как вы понимаете, ничего страшного. Если человечество на протяжении тысячелетий не могло взглянуть на обратную сторону Луны, то полчаса можно и подождать.

Возникла еще одна крупная проблема… Фотохимическую часть для нас разработал НИКФИ. И вот с ними мы решительно не сошлись во мнениях. Его сотрудники отстаивали «двухванновую» систему, мы – «однованновую» (созданную, кстати, тем же НИКФИ), при которой проявление, промывка и фиксирование идут одновременно. У каждой стороны были свои аргументы, и ни одна не уступала. В конце концов Сергей Павлович Королёв разрубил этот гордиев узел так: «Если телевизионщики берутся изготовить это устройство – пусть делают». НИКФИ возмутился и демонстративно умыл руки.

«ПУСТЬ ДЕЛАЮТ…» А у меня были большие сомнения относительно фотоплёнки, которую мы использовали – «тип 17» (выпускала её Шостка). Для аэрофотосъёмки она вполне подходила, а вот для космоса требовалась гораздо большая чувствительность. Я опасался также, что плёнка окажется сильно завуалированной из-за космического излучения. Что делать? Снова кланяться НИКФИ, с которым мы столь круто разошлись? Невозможно. Да и время поджимает. И тут мне в голову пришла совершенно шальная мысль…

Но предварительно я на минуту отвлекусь и напомню о реальных событиях тех лет. С наступлением эры баллистических ракет американцы, по понятным причинам, начали широкомасштабную разведку территории нашей страны. В 50-е годы американские высотные самолёты-разведчики буквально «перепахивали» наше небо. Случались и бои, в которых погибали как американские, так и наши лётчики. Но чаще самолёты-разведчики ходили на таких высотах, которые были недоступны для наших истребителей. Все это продолжалось до тех пор, пока в нашей стране не были созданы соответствующие зенитные комплексы. Помните историю с ПАУЭРСОМ? Таким образом время «нахаловки» кончилось.

Тогда американская разведка предприняла новую акцию. Как известно, над нашей страной на высоте 10000 метров пролегает воздушное течение, которое движется с запада на восток. С территории западных стран американцы начали запускать к нам на этой высоте шары-зонды, снабженные автоматической фотоаппаратурой. По идее, каждый из них, совершив съёмки, должен был сбросить балласт, подняться до 20000 метров и на встречном воздушном потоке уйти обратно.

Акция была крупная, дорогостоящая, но, по-моему, дурацкая, поскольку ничего она американцам не дала. Наши зенитчики сбивали эти разведывательные шары пачками. Образцы передавались в Можайку, с которой я поддерживал тесные деловые отношения. Фотоаппаратура, используемая на шарах, интереса не представляла, а вот фотоплёнка, созданная для съёмок с больших высот, была хорошая: высокочувствительная и сильно дубленая, выдерживавшая температуру раствора до 50 градусов. Как раз то, что нам надо… И было у нас её, как говорится, завались… Эту плёнку я и решил использовать в «Енисее».

Почему мысль «ШАЛЬНАЯ»? Да потому, что в космонавтике, как и в «оборонке», в то время не допускалось ничего иностранного. Буквально всё – материалы, приборы, технологии – обязаны были быть только отечественными. Это входило в плоть и кровь, в сознание разработчиков, становилось их идеологией. Если бы я кому-то только намекнул на возможность использования американской плёнки, меня приняли бы за неумного шутника или даже за человека не вполне нормального.

Знали об этой затее только два человека – я и Володя Кондратьев, занимавшийся химическими процессами «Енисея». Мы разрезали американскую 180-миллиметровую плёнку на 35 миллиметров, отперфорировали её. Были написаны и «технические условия плёнки типа «АШ-1», которые после показа военпредам легли в соответствующую папку с грифом «совершенно секретно». Конечно, оба молчали. Что с нами стало бы, если бы эта история вскрылась, сказать не могу. Во всяком случае, не только в космонавтике, но и вообще, думаю, мы долгое время не работали бы…

И улетел я на полигон Тюра-Там (по сей день не могу понять, почему его называют «Байконуром», ибо сам Байконур находится от него в шестистах километрах) с экземплярами фототелевизионных камер, которые были заряжены плёнкой типа АШ-1.

Не стану пересказывать подробности запуска «Луны-3». В 1982 году вышла книга Алексея Иванова «Впервые», в ней все события отражены объективно. Открою маленький секрет «Алексей Иванов» – это Олег Генрихович Ивановский, ведущий конструктор по пилотируемым кораблям, один из ближайших сподвижников Сергея Павловича Королёва. Фамилии моей, как и многих других, вы в его повествовании не найдете. Но встретите «руководителя группы телевизионщиков Петра Федоровича» Это я и есть.

Скажу лишь о том, что особенно врезалось в память, и кое-что уточню. Луна-3 готовилась в той же знакомой нам ситуации; «ЭТО НАДО БЫЛО ДЕЛАТЬ ЕЩЁ ВЧЕРА». Время поджимало так, что заводских комплексных испытаний АМС (автоматическая межпланетная станция) не проходила. Сборка её и испытания велись прямо на полигоне. График был жесточайший, расписанный по минутам и любой сбой, «накладка» грозили тем, что запуск окажется отложенным на год. Дата могла быть только одна – 4 октября. А «накладок», к сожалению хватало…

Во время цикла испытаний, после заправки «химии» один из инженеров выронил из пинцета крошечную гайку внутрь лентопротяжного механизма. Как её достать? Ведь переворачивать и вытряхивать не будешь… Тут подошел Королев: «Чем занимаетесь, товарищи?» Пришлось доложить. Я ждал «взрыва», но его не последовало. Королев немного поворчал по поводу «банно-прачечного комбината» а потом, ещё раз осмотрев фототелекамеру, сказал: «ВОТ БУДЕТ СМЕХУ, ЕСЛИ ЭТА ШТУКА СРАБОТАЕТ».

Удивительный человек! С 1959 года я уже входил в Совет главных конструкторов по космонавтике, всех знал, и могу сказать, что фигуры, равной Королеву, нет. Он –русский, я –украинец, «хохол», но в прошлом мы оба – одесситы. Это несколько облегчало наши взаимоотношения, но, разумеется, ни о каком «панибратстве» и речи быть не могло. «Главный» действительно был Главным. Только он мог охватить всю стратегию космонавтики, справиться с лавиной проблем. Очень внимательно относился к мнению конструкторов, разработчиков. Ни в чём не терпел неправды, лжи. Всегда придерживался правила: кто принял решение, тот и отвечает.

Будет плохо, если на эту великую фигуру начнут наводить «хрестоматийный глянец». Королёв мог устраивать такие «разносы» подчинённым, что не приведи, господи. Мог казаться не только резким, но и беспощадным. Однако все это сочеталось у него с глубочайшей, искренней человечностью. Где-то в воспоминаниях о нём промелькнул такой эпизод. Сильно рассердившись на одного из своих сподвижников, Королёв заявил: «Я вас увольняю!» –«Хорошо», – ответил тот и вернулся работать в свой кабинет. На следующий день, разгневанный какой-то очередной «накладкой», Королёв вошел к нему с резким заявлением: «Я объявляю вам выговор!» Услышал спокойный ответ: «Не имеете права». – «Как?! – взъярился Главный. –Почему?» – «Потому что вы меня вчера уволили…» Королёв только растерянно улыбнулся. Очень характерный эпизод. Думаю, не ошибусь, если скажу, что «уволенным» здесь был Ивановский.

Но вернусь на полигон, к «Луне-3»… Потому что «накладки» продолжались. Во время

испытаний «программник» вдруг отработал на семь минут больше положенного. Камеру сняли со станции, причину неисправности установили сразу: при перезаправке не вернули на место один из патрубков. Через отверстие подсосало пыль, и вентилятор, обдувавший плёнку, стало подклинивать.

Набежала в лабораторию куча людей с отвертками. Появился Королёв: «Кто тут? Ну-ка, марш отсюда!… Пётр Федорович, сколько времени вам нужно?» – «Два часа». – «Хорошо. У дверей поставьте автоматчика, чтобы никто не мешал. НИКОГО НЕ ПУСКАТЬ. ДАЖЕ МЕНЯ».

По официальной версии считается, что я «заменил моторчик» Но это не так. Я заменил ВСЮ КАМЕРУ, поменяв шильдики с номерами, – с испытываемой на резервную. И никому ничего не сказал. Страшное нарушение. Но, как конструктор, я знал, что «замена моторчика» приведёт к полному срыву графика испытаний, а затем – и пуска. В камере же я был совершенно уверен.

Провозились с испытаниями ночь. Утром сижу на скамеечке у гостиницы, курю. Вдруг узнаю: Сергей Павлович спешно вылетел в Москву. Академики из Астросовета по телефону сообщили ему, что выдержки для съёмки (1/200, 1/400, 1/600 и 1/800) выданы неверно, их следует увеличить в десять раз. О, господи! Понимаю: откуда академикам знать о плёнке «типа АШ», они же судят по «типу 17».

Днём прилетает бригада механиков для перенастройки выдержек. Её работу я категорически запрещаю. Получаю приказ Королёва вылететь в Москву. Не выполняю. Ночью забираюсь на крышу МИКа и камерой снимаю Луну, сверкающую на небе. Проявляем плёнку – экспозиция правильная. Об этом докладывают Королеву, он той же ночью возвращается на полигон. Утром его встречаю. Он спрашивает: «Что, Петр Федорович. » – Тут уж взрываюсь я: «Ничего вам не скажу! Собирайте Совет!» Собрались. Я бросаю на стол пачку отпечатков: «Смотрите…».

Но вот, кажется, через всё уже прошли… Станция собрана, в МИКе заворачивают гайки на последней крышке. И тут меня что-то толкает. Интуиция? «Подкорка?» Не знаю. Иду в цех и прошу ещё раз показать мне камеру. Меня начинают убеждать. Мол, смотрели сто раз, всё нормально. Настаиваю на своём. Монтажники (хоть им и не хочется), разворачивают завернутые гайки, снимают крышку. Смотрю – и меня словно молнией пронзает: на объективах камеры — ЧЁРНЫЕ КОЛПАЧКИ! Вам когда-нибудь случалось фотографировать, не сняв с объектива колпачок? Объяснять не надо?

Почему так вышло? В космонавтике, как и в авиации, приняты колпачки и заглушки красного цвета, которые необходимо снять перед пуском. А наши колпачки были чёрные. Ну, монтажники их и оставили… Быстро снимаю колпачки, сую их во внутренний карман пиджака, говорю: «Закрывайте». Выхожу из цеха, встречаю Ивановского. Он смотрит на моё лицо и спрашивает: «Что с тобой? Что случилось?» – «Ничего, – отвечаю. – Всё нормально».

А потом, в ночь с 3 на 4 октябри, был пуск. Сразу после него группа учёных и конструкторов вместе с Королёвым улетела в Крым, на станцию наблюдения. Запомнился курьёзный эпизод. Станцию уже построили, но территорию обнести забором не успели. Хотя ворота на дороге и поставили, а возле них – часового. У меня, как на грех, не оказалось пропуска, и солдат отказался меня пропустить. Возник общий смех: ведь рядом чистое поле и можно пройти в любом месте. Часовой говорит: «Мимо ворот меня не касается, а через ворота не пропущу». Пришлось идти «мимо ворот».

Напряженно ждали. Смотрели на часы, подсчитывали. Когда по расчётам станция ушла за Луну, телеметрию должна была передать станция наблюдения на Камчатке. Не передала. (Позднее выяснилось, что сломался один из механизмов, и точно навести антенну не удалось).

Ничего не знали. Что со станцией? Сработала ли система «лунной» ориентации? Сняла ли Луну камера? Просто ждали. А в такие моменты всегда что-нибудь происходит. Пришел директор Крымской обсерватории Андрей Борисович Северный и сказал: «Да чего вы ждёте? Я тут посчитал… Никакого изображения мы не получим. Для защиты плёнки от космической радиации требуется полуметровый слой свинца. А у вас сколько? 5 миллиметров. Что. » Этого только не хватало…

Наконец в положенное время, пошла телеметрия. И я, вздохнув, невольно сказал: «Ждите. Через тридцать минут – будет!» Все сгрудились вокруг машины, которая принимала изображение на электрохимическую бумагу. Наконец раздались крики: «ЕСТЬ ЕСТЬ!» Первые строчки были темными, но затем всё более и более стала раскрываться невидимая ранее сторона Луны с её кратерами и морями. Начались объятия и поцелуи, а «картинка» всё ползла…

ДЕБЮТ КОСМИЧЕСКОГО ТЕЛЕВИДЕНИЯ СОСТОЯЛСЯ.

Сергей Павлович Королёв был верен себе, очень сдержан. Он подошёл, спросил: «Ну, что у вас получилось?» Ему протянули ещё влажную ленту. На первой из картинок он тут же написал: «Уважаемому А. Б. Северному. Первая фотография обратной стороны Луны, которая не должна была получиться. С уважением. С. Королёв». Андрей Борисович воскликнул: «Как я рад, что ошибся! Всегда бы так ошибаться…». А потом это событие мы славно, по-российски отметили. Никогда не забуду, как танцевали Королёв с Келдышем…

За конструкторские работы, которые привели к фотографированию обратной стороны Луны, Ленинской премии были удостоены одиннадцать человек, среди них – и я. Пулковские астрономы «привязали» полученное изображение к Луне, установили точные координаты всех объектов. Впоследствии с их участием под Москвой, в Подлипках, был создан первый лунный глобус. Мне пришлось принимать участие в заседаниях комиссии, которая давала наименования новым лунным объектам. Основные предложения были выдвинуты Астросоветом. Возникали в ходе обсуждения и новые, но каких-то споров я не припомню. На карте появились горный хребет Советский, Море Мечты, кратеры Ломоносов, Циолковский, Джордано Бруно, Максвелл, Пастер, Герц и другие.

А о том, что обратную сторону Луны мы «сфотографировали» на АМЕРИКАНСКУЮ ПЛЁНКУ, КОТОРАЯ ЗАСЫЛАЛАСЬ В НАШУ СТРАНУ С ЧИСТО ШПИОНСКИМИ ЦЕЛЯМИ, я даже своим ближайшим соратникам сказал только много лет спустя, далеко после безвременной кончины Сергея Павловича Королёва. Лет через пятнадцать. Аббревиатуру «АШ», думаю, и расшифровывать не надо. Конечно, это «Американские шарики». ОДЕССИТОВ никогда не оставляло чувство юмора.

Начиная с «Востоков» я выступал уже в качестве главного конструктора космических телевизионных систем. Конечно, великолепно помню бессмертный полёт Юрия Алексеевича Гагарина, и всё, что за ним последовало. Но это уже другая история и совсем иные приключения.

Закончив запись этого рассказа, я кое о чём подумал. Где те диктофоны-магнитофоны, которые сохранили бы рассказы, голос, интонации первопроходцев космоса! Ведь это – неотъемлемая часть не только нашей, но и общечеловеческой истории. Где те ИЗДАТЕЛЬСТВА, КОТОРЫЕ

СРАЖАЛИСЬ БЫ ЗА ЧЕСТЬ ПОЛУЧИТЬ ВОСПОМИНАНИЯ ТАКИХ ЛЮДЕЙ, как Пётр Фёдорович Брацлавец? Может быть они ещё появятся?

П. Ф. Брацлавец в музее ВНИИ телевидения

у комплекта бортовой малокадровой телевизионной аппаратуры «Енисей», позволившей человечеству впервые увидеть обратную сторону Луны